— Исследователь, — констатировала одна из машин.
— Коллега, — добавила другая. (Я поёжился.) А третья спросила:
— Сколько у тебя нулей?
— Десять, — ответил я, вспомнив, что в мозгу у меня пятнадцать миллиардов нервных клеток, число десятизначное.
— О-о! — протянули все три машины хором. Готов был поручиться, что в голосах у них появилось почтение. — О! Он превосходит нас на два порядка.
— Какой критерий у тебя? — спросила одна из машин.
— Смотря для чего! — Я пожал плечами, не поняв вопроса.
— Ты знаешь, что хорошо и что плохо?
Я подумал, что едва ли им нужно цитировать Маяковского, предпочёл ответить вопросом на вопрос:
— А какой критерий у вас?
И тут все три, подравнявшись, как на параде, и подняв вертикально вверх левую переднюю лапу, заговорили торжественно и громко, как первоклассник-пятёрочник на сцене:
— Дважды два — четыре. Аксиомы неоспоримы. Только Он знает все (хором).
— Знать — хорошо (первая машина).
— Узнавать — лучше (вторая).
— Лучше всего — узнавать неведомое (третья).
— Не знать — плохо (мрачным хором).
— Помнить — хорошо. Запомнить — лучше. Наилучшее — запомнить неведомое.
— Забывать — плохо (хором).
Там были ещё какие-то пункты насчёт чтения, насчёт постановки опытов, насчёт наблюдений, я уже забыл их (забывать плохо!).
А кончалась эта декламация так:
— Кто делает хорошо, тому прибавят нули.
— Кто делает плохо, того размонтируют.
— Три — больше двух. Дважды два — четыре.
— Ну что ж, этот критерий меня устраивает, — сказал я снисходительно. — Действительно, дважды два — четыре, и знать — хорошо, а не знать — плохо. Поддерживаю.
И тогда мне был задан очередной вопрос коварной анкеты:
— А какая у вас литера, ваше десятинулевое превосходительство?
— У каждого специалиста должна быть литера. Вот я, например, — восьминулевой киберисследователь А — астроном. Мой товарищ В — восьминулевой биолог, а это восьминулевой С — химик.
— В таком случае я — АВС и многое другое. Я космический путешественник, это комплексная специальность, она включает астрономию, биологию, химию, физику и прочее.
И зачем только я представился так нескромно? Почтительность машин вскружила мне голову. “Ваше десятинулевое превосходительство”! Я и повёл себя как превосходительство. И тут же был наказан.
А-восьминулевой первым кинулся в атаку:
— Какие планеты вы знаете в нашем скоплении? Я стал припоминать.
— Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбебе, Чбуси, Чгедегда, Эаи, Эазу, Эалинлин, Эароп — ваша… Ещё Оо.
— Нет, я спрашиваю по порядку. В квадрате А-1, например, мы знаем, — затараторил А, — 27 звёзд. У звезды Хмеас координаты такие-то, планет столько-то, диаметры орбит такие-то, эксцентриситеты такие-то… — Выпалив все свои знания о двадцати семи планетных системах, А остановился с разбегу: — Что вы можете добавить, ваше десятинулевое.
— В общем ничего. Я, хм, я новичок в вашем шаровом. Я не изучил его так подробно.
Затем на меня навалился С — химик.
— Атомы одинаковы на всех планетах. Сколько типов атомов знает ваше десятинулевое?
Сто семь элементов были известны, когда я покидал Землю. Я попробовал перечислить их по порядку: водород, гелий, литий, бериллий, бор, углерод, азот, кислород, фтор, неон, натрий, магний, алюминий… В общем, я благополучно добрался до скандия. А вы, читающие и усмехающиеся, знаете и дальше скандия наизусть?
— А изотопы? — настаивал дотошный С. И выложил тут же свой запас знаний: — Скандий. Порядковый номер 21. Заряд ядра 21. Атомный вес стабильного изотопа 45, в ядре 21 протон и 24 нейтрона. Нестабильные изотопы 41, 43 и 44. У всех бета-распад с испусканием позитронов. 46,47, 48 и 49 — бета-распад с испусканием отрицательного электрона. У изотопа 43 наблюдается К-захват электрона с внутренней орбиты. Периоды полураспада: у изотопа 41 — 0,87 секунды, у изотопа 43… — И закончил сакраментальной фразой: — Что вы можете добавить?
Я молчал. Ничего я не мог добавить.
И тогда выступил В, чтобы добить меня окончательно:
— Но себя-то вы знаете превосходно, ваше десятинулевство? Что вы можете сообщить нам о химическом составе своего тела?
— Очень много, — начал я уверенно. — Тело моё состоит в основном из различных соединений углерода, находящихся в водном растворе. Важную роль играют в нём углеводы, жиры, ещё более важную — белки, строение которых записано на нуклеиновых кислотах. Белки — это гигантские молекулы в форме нитей, перевитых, склеенных или свёрнутых в клубки. Все они состоят из аминокислот…
— Каких именно?
Я молчал. Понятия не имел. А у вас есть понятие?
— Входит ли в состав ваших белков аланин, аргинин, аспаргин, валин, гистидин? — Он перечислил ещё кучу “инов”.
— Понятия не имею.
И, уже не величая меня десятинулевым превосходительством, машины заговорили обо мне без стеснения, как я говорил бы о подопытной собаке:
— Он знает меньше нас. Возможно, он не десятинулевой на самом деле. Надо бы вскрыть его кожух и пересчитать блоки.
— У него темп сигнала медленнее наших, — заметил С. — Ему на каждое вычисление требуется больше элементов.
В уничтожил меня окончательно:
— У них, органогенных, сложный механизм с саморемонтом. Почти все элементы загружены этим саморемонтом. Изучением мира занята едва ли сотая часть.
— Значит, он семинулевой практически! Если не пятинулевой!
— Он ниже нас. Ниже!!!
— Доложим! Немедленно!
У всех троих появились над головой чашеобразные антенны, встали торчком, словно уши насторожившейся кошки. На всю планету В объявил о моем позоре:
— Объект, прибывший из космоса, оказался органогенным роботом. Он объявил себя универсальным десятинулевым, но при проверке оказалось, что вычисляет он медленно, знания его неспецифичны, поверхностны и малоценны. Ни в одной области он не является специалистом, даже о своей конструкции осведомлён слабо и нуждается в тщательном исследовании квалифицированными машинами нашей планеты.
Я был так пристыжен и подавлен, что не нашёл в себе сил сопротивляться; тут же отдал для лаборатории три капли своей крови, замутнённой аланином, аргинином, аспаргином и черт знает ещё чем.
Учиться никогда не поздно, и следующие дни мы провели в добром согласии с любознательными А, В и С. В свою очередь, и я проявлял любознательность, в результате чего получил немало сведений о светилах, белках и изотопах. Кроме того, мы совершили несколько занимательных экскурсий. А показал мне астрономическую обсерваторию с великолепнейшим километровым вакуум-телескопом. (На шаровом делают линзы не из прозрачных веществ, а из напряжённого вакуума, искривляющего лучи так же, как Солнце искривляет световой луч, проходящий поблизости.) В продемонстрировал электронный микроскоп величиной с Пизанскую башню. С возил меня по городку Химии и Физики, окружённому, как крепостной стеной, синхрофазотроном диаметром в девять километров. И все трое вместе показывали мне завод, который я видел издалека в день прибытия, — гигантское здание, полыхающее голубыми огнями. Оказывается, это был завод-колыбель, здесь в массовом порядке с конвейера сходили шести-, семи— и восьминулевые А, В, С, Б, Е, Р, О, М, Р и прочие буквы алфавита. Занятно было видеть на деловых дворах заготовки: шеренги ног, левых и правых по отдельности, полки с ушами, штабеля глаз, квадратные черепа, ещё пустые, не заполненные памятью, и отдельно блоки памяти, стандартные, без номеров. Тут же, рядом, за стеной, новенькие отполированные восьминулевки проходили первоначальное программирование. Срывающимися неотшлифованными голосами они галдели вразнобой:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
